Неточные совпадения
Стародум. Тут не самолюбие, а, так называть, себялюбие. Тут себя любят отменно; о себе одном пекутся; об одном настоящем часе суетятся. Ты не поверишь. Я видел тут множество людей, которым во все случаи их
жизни ни разу на мысль не приходили ни
предки, ни потомки.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в
жизни он не следовал примеру
предков, служа правительству, а выступал на новое поприще, но ему было очень неловко.
Часть их души, занятая галереей
предков, мало достойна изображения, другая часть — воображаемое продолжение галереи — начиналась маленьким Грэем, обреченным по известному, заранее составленному плану прожить
жизнь и умереть так, чтобы его портрет мог быть повешен на стене без ущерба фамильной чести.
Я — не тетушка, не папа, не
предок ваш, не муж: никто из них не знал
жизни: все они на ходулях, все замкнулись в кружок старых, скудных понятий, условного воспитания, так называемого тона, и нищенски пробавляются ими.
— Да, кузина, вы будете считать потерянною всякую минуту, прожитую, как вы жили и как живете теперь… Пропадет этот величавый, стройный вид, будете задумываться, забудете одеться в это несгибающееся платье… с досадой бросите массивный браслет, и крестик на груди не будет лежать так правильно и покойно. Потом, когда преодолеете
предков, тетушек, перейдете Рубикон — тогда начнется
жизнь… мимо вас будут мелькать дни, часы, ночи…
— Что же мне делать, cousin: я не понимаю? Вы сейчас сказали, что для того, чтобы понять
жизнь, нужно, во-первых, снять портьеру с нее. Положим, она снята, и я не слушаюсь
предков: я знаю, зачем, куда бегут все эти люди, — она указала на улицу, — что их занимает, тревожит: что же нужно, во-вторых?
— Что же, cousin, чему я должна верить: им ли? — она указала на
предков, — или, бросив все, не слушая никого, вмешаться в толпу и жить «новою
жизнью»?
О будущей
жизни он тоже никогда не думал, в глубине души нося то унаследованное им от
предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, червяк в бабочку, желудь в дуб, так и человек не уничтожается, но только изменяется.
— Не стоило бы, кажется, Анна Якимовна, на несколько последних лет менять обычай
предков. Я грешу, ем скоромное по множеству болезней; ну, а ты, по твоим летам, слава богу, всю
жизнь соблюдала посты, и вдруг… что за пример для них.
Уже в моем отце, во вторую половину
жизни, было что-то переходное от наших
предков ко мне.
На стенах — наверху портреты
предков, а под ними акварели из охотничьей
жизни, фотографии, и все — в рамках красного дерева…
Таков прежде всего мотив отношения к
предкам, к «отчеству», сознание необходимости работать для
предков и для восстановления их
жизни не менее, чем для потомков.]
И дальше сам с собою: почему красиво? Почему танец красив? Ответ: потому что это несвободное движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши
предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей
жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы в теперешней нашей
жизни — только сознательно…
Франтоватый, красивый, молодой приват-доцент сделался завсегдатаем губернаторского дома, и повторилась библейская история на новый лад: старый Пентефрий остался Пентефрием, жена его, полная
жизни, красивая женщина, тоже не изменилась, но потомок Иосифа Прекрасного не пошел в своего библейского
предка…
— Всех больше лицемерят и лгут лентяи, ибо всего труднее в мире оправдать лень. Создана
жизнь, но надо досоздать её до совершенства, и те, кто не хочет работать, должны, конечно, утверждать, что вся
жизнь, вся работа
предков — бессмысленна, бесценна…
Мы должны заметить нашим читателям, что гордый боярин Кручина славился своей роскошью и что его давно уже упрекали в подражании иноземцам и в явном презрении к простым обычаям
предков; а посему описание его дома не может дать верного понятия об образе
жизни тогдашних русских бояр.
Если
жизнь стала такова, что человек уже не находит куска хлеба на земле, удобренной костями его
предков, — не находит и, гонимый нуждою, уезжает скрепя сердце на юг Америки, за тридцать дней пути от родины своей, — если
жизнь такова, что вы хотите от человека?
Когда она была еще девочкой, он пугал ее напоминанием о звездах, о древних мудрецах, о наших
предках, подолгу объяснял ей, что такое
жизнь, что такое долг; и теперь, когда ей было уже двадцать шесть лет, продолжал то же самое, позволяя ей ходить под руку только с ним одним и воображая почему-то, что рано или поздно должен явиться приличный молодой человек, который пожелает вступить с нею в брак из уважения к его личным качествам.
— Нет, больше, больше!.. — возразил ей, с своей стороны горячась, князь. — Ты полячка по крови так же, как и я русский человек по крови; в тебе, может быть, течет кровь какого-нибудь польского пана, сражавшегося насмерть с каким-нибудь из моих
предков, князем Григоровым. Такие стычки и встречи в
жизни не пропадают потом в потомстве бесследно!
Совершенно другое дело светская красавица: уже несколько поколений
предки ее жили, не работая руками; при бездейственном образе
жизни крови льется в оконечности мало; с каждым новым поколением мускулы рук и ног слабеют, кости делаются тоньше; необходимым следствием всего этого должны быть маленькие ручки и ножки — они признак такой
жизни, которая одна и кажется
жизнью для высших классов общества, —
жизни без физической работы; если у светской женщины большие руки и ноги, это признак или того, что она дурно сложена, или того, что она не из старинной хорошей фамилии.
Зачем так отодвигаться от наших
предков, смотря в уменьшительное стеклышко на их
жизнь, со всеми ее пороками и слабостями?
Несмотря на все величие гомерических рапсодий, героический век, с своими богами и богинями, не явился в Греции во времена Перикла, равно как и в Италии Вергилий, при всем своем красноречии, не мог уже возвратить римлян империи к простой, но доблестной
жизни их
предков и не мог превратить Тиберия в Энея.
Современное сознание различает понятия:
жизнь, знание, религия, тайна, поэзия; для
предков наших все это — одно, у них нет строгих понятий.
Заговор матери от тоски по сыне показывает, что самые темные люди, наши
предки и тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя, — также могут выбиться из колеи домашней
жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний и душной боязни каких-то дрянных серых чертенят.
И за всем тем никогда никто в целом мире так не тосковал, как тоскуем мы, представители русской культуры. Мы чувствуем, что
жизнь уходит от нас, и хотя цепляемся за нее при пособии «содействия», но все-таки не можем не сознавать, что это совсем не та
жизнь, которой бы мы, по культурности своей, заслуживали. Хотя
предки наши назывались только чистопсовыми, но они многого не понимали из тех подлостей, которые нам, как свои пять пальцев, известны.
— Из очерка этих отношений мы всё еще не составляем себе определенного понятия о том, как именно проходила домашняя
жизнь наших предков-помещиков, чем они занимались в деревне, вообще как проводили свое время.
Так, напр., толстая кишка начинается у нас короткою «слепою кишкою»; когда-то, у наших зоологических
предков, она представляла собою большой и необходимый для
жизни орган, как у теперешних травоядных животных.
Выражаясь на языке наших
предков, мы «забыли бога», а употребляя современный способ выражения, мы должны сказать, что ложно понимаем
жизнь мира.
Во мне течет кипучая кровь моих
предков — лезгинов из аула Бестуди и, странно сказать, мне, приемной дочери князя Джаваха, мне, нареченной и удочеренной им княжне, более заманчивым кажется житье в сакле, в диком ауле, над самой пастью зияющей бездны, там, где родилась и выросла моя черноокая мать, нежели счастливая, беззаботная
жизнь в богатом городском доме моего названного отца!
Было время, когда наши
предки, мощной рукой Петра Великого выдвинутые из московского застоя в
жизнь западную, быстро ее усвоили, не разбирая дурного от хорошего, пригодного русскому человеку от непригодного.
О будущей
жизни он тоже никогда не думал, в глубине души неся то унаследованное им от
предков твердое, спокойное убеждение, общее всем земледельцам, что, как в мире животных и растений ничто не кончается, а постоянно переделывается от одной формы в другую, — навоз в зерно, зерно в курицу, головастик в лягушку, желудь в дуб, — так и человек не уничтожается, но только изменяется.
Окончательная победа над смертью для него не в рождении новой
жизни, а в воскрешении старой
жизни, в воскрешении умерших
предков.
В то время как Розанов думает о рождающихся детях, о
жизни в будущем и находит в этом источник радости, Н. Федоров думает об умерших
предках, о смерти в прошлом и находит в этом источник печали.
— Я, ваша королева, прошу у вас милости для этого царственного пленника… Я отдаю вам за его
жизнь все мои сокровища! Вы должны, вопреки обычаю
предков, пощадить его!
И герб свой мы знали: крестик с расширенными концами, а под ним охотничий рог. Сначала был просто крестик, но один наш
предок спас на охоте
жизнь какому-то Польскому королю и за это получил в свой герб охотничий рог. Старший брат папин, дядя Карл, говорил нам...
Мучительность страдания — это только та боль, которую испытывают люди при попытках разрывания той цепи любви к
предкам, к потомкам, к современникам, которая соединяет
жизнь человеческую с
жизнью мира.
Сотские рисуют себе картины вольной
жизни, какою они никогда не жили; смутно ли припоминают они образы давно слышанного, или же представления о вольной
жизни достались им в наследство вместе с плотью и кровью от далеких вольных
предков, бог знает!
Там всё — там родших милый дом;
Там наши жёны, чада;
О нас их слёзы пред Творцом;
Мы
жизни их ограда;
Там девы — прелесть наших дней,
И сонм друзей бесценный,
И царский трон, и прах царей,
И
предков прах священный.
За них, друзья, всю нашу кровь!
На вражьи грянем силы;
Да в чадах к родине любовь
Зажгут отцов могилы.
«Что ж сердце уныло?
Пусть воды лиются, пусть годы бегут,
О верный! о милый!
С любовию годы и
жизнь унесут.» —
«Минвана, Минвана,
Я бедный певец;
Ты ж царского сана,
И
предками славен твой гордый отец».